Когда тебе страшно, пятьдесят метров — это очень много. Я старался смотреть только перед собой — в камень скалы, старательно игнорируя всё, что было видно вокруг и подо мной. Вскоре стало заметно, что скала неоднородна: она состояла из горизонтальных слоёв разной высоты. Самый маленький занимал всего метр, а самый большой — метров десять. Это было странно и необычно, я и подумал, что надо будет когда-нибудь выяснить ответ на столь любопытный вопрос…

Ветер на склоне был такой, что иногда чуть с ног не сбивал. К тому же, все поверхности обледенели, и только самодельные ледоступы спасали меня от неконтролируемого сползания вниз. Камень скалы был весь изъеден коррозией, да и верно — сколько лет его точили вода и ветер? И как вообще появилась эта скала? Вопросы без ответов… Возможно, что изначальные сразу сделали скалы, когда создавали мир, а, возможно, эти скалы — последствия катастрофы, что случилась много тысяч лет назад. Кто знает?..

Наконец, трос закончился, и я остановился, оглядываясь вокруг в поисках хоть какой-нибудь странности… Надо мной виднелись постройки Экори. Некоторые лепились к скальной стене и соединялись с городом деревянными переходами. У других были видны только стены и пол — а двери выходили уже на улицы на плато. По всей окружности скалы хорошо были заметны рукотворные сколы — тот самый пояс безопасности, который так и не успели доделать. А ещё были видны следы скамори, которые забиралась наверх…

Большие круглые с бороздами вниз — от сколопендровой матки. И помельче, прямо по её следам — от мелких особей. Чудища вполне себе успешно ползли по стене, вбивая свои конечности в камень. И этому даже нашлось одно простое объяснение — подтёки на стене. Похоже, матка скамори плевалась вперёд своей кислотой, и едкая жидкость размягчала каменные породы. Самой ей это было не нужно, но вот многочисленному выводку явно не хватало силы конечностей, чтобы пробивать камень.

Увы, теперь я узнал, как скамори забрались в город — но так и не обнаружил ничего, что могло бы подсказать причину расстрела выживших с дирижабля. Как я ни присматривался, но всё не мог заметить ничего подозрительного — если, конечно, таковым не считать дыру выхода канализации, от которой вниз тянулся тёмный след подтёка, уходивший в тучи. Склон отказывался отвечать на мои дурацкие вопросы — или я просто как-то неправильно смотрел…

Что касается подъёма, то на него у меня были особенные планы — а именно, тренировочные. Конечно, никто не мешал забраться с помощью каната, но ведь мне ещё предстоял гораздо более сложный подъём по похожему скальному склону — и было бы неплохо понять, как это делать. Достав из сумки первый колышек, я стал смотреть, куда бы его воткнуть — не в монолитную же породу, правильно? Мысль показалась логичной, и я попытался засадить его в трещину. Сначала вдавил, чтобы он не выпадал — а потом отпустил, достал молоток и принялся забивать.

Первый колышек после третьего удара звякнул и полетел вниз. Провожать его взглядом я не стал — и так слишком страшно, чтобы ещё вниз пялиться. Вместо этого я достал следующий колышек, поискал трещину поудобнее и повторил попытку. На этот раз колышек зашёл по самое кольцо, к которому я привязал второй трос, а другой его конец надёжно закрепил на сбруе. Я помнил, что так поступают профессиональные альпинисты в фильмах, но вот правильно ли сейчас делаю я — это ещё был вопрос…

После чего я снял перчатку, взял её в зубы и принялся шарить рукой в поисках хоть каких-нибудь трещин или выступов — и даже нашёл парочку. Ступнёй нащупал ещё один уступ, показавшийся мне надёжным и, наконец, решительно перенёс весь вес на одну ногу, держась пальцами за трещину и распластавшись на склоне. Всё вроде хорошо… Только дальше-то что делать?!

В первый раз я сорвался, когда страховочный колышек был на уровне моего живота. То есть взобрался я всего на метр-полтора — и вскоре унылой сосиской повис на том тросе, по которому спускался. При этом чуть не выронил молоток и перчатки, которые всё ещё сжимал в зубах. И даже эти доли секунды в свободном падении заставили моё сердце пропустить удар… Прижавшись к скале, я попытался восстановить потерянное душевное равновесие, не пытаясь даже шевельнуться.

До конца дня я падал ещё раз сто, сумев в итоге самостоятельно взобраться на двадцать метров. К вечеру я готов был завыть от бессилия. При такой скорости я до верхнего плато буду ползти до лета… Двадцать метров! За несколько часов усилий — это феерический провал. Обнадёживало лишь то, что это ещё первый день, а значит, с каждым разом у меня будет получаться всё лучше и лучше…

Зато радовало, что я, наконец, придумал, как использовать колышки и трос. Когда я забил второй колышек, то неожиданно понял, что продеть в него трос я просто не смогу. Один его конец был привязан к поясу, а второй — к колышку внизу. Собственно, как раз решая этот вопрос, я снова сорвался… Пока висел и приходил в себя — развязал страховочный трос и закрепил так, чтобы хватало длины до второго колышка. Забрался, продел свободный конец в кольцо, протянул, развязал узел на сбруе — и затянул его уже после петли. Однако с третьим колышком всё повторилось заново… В результате я додумался насадить колья на трос заранее.

Я не знал, правильно ли действую и использую снаряжение — ведь я никогда не занимался альпинизмом ни в своей прошлой, ни в нынешней жизни. Необходимость заставляла меня экспериментировать — и использовать пусть и неверные, но хотя бы работающие способы. Теперь колышки болтались у меня на канате заранее, а улететь вниз им не давали два узла, которые я был вынужден постоянно развязывать и завязывать заново. Комфорта восхождению это не добавляло, да и скорость теперь стала натурально черепашьей… Но ведь при восхождении на верхнее плато у меня не будет дополнительного троса, спущенного сверху…

А ещё мне пришла в голову идея, что надо иметь при себе дополнительный короткий кусок троса, который я буду привязывать к ближайшему колышку, когда совершаю какие-либо манипуляции. Осталось только научиться нормально лазать… Остаток пути наверх я проделал более привычным способом.

Когда я выбрался на плато, у меня болели пальцы, кисти рук, коленки, а ещё отбитые при падениях и ударах об скалу бока. Перед тем как вернуться, я смотал второй трос и даже вырвал все колышки, которые только смог, надеясь, что остальные будут не так заметны с подлетающих дирижаблей. Отвязав трос от ограды, я закинул его в рюкзак и отправился в убежище, надеясь успеть до захода солнца.

Но не успел, само собой. По пути пришлось вместе с поклажей забираться ещё по двум канатам, а я и так был почти без сил. В общем, приходилось постоянно останавливаться и пытаться передохнуть. Когда я вернулся, Нанна уже спала, а Рубари посмотрел на меня с явным осуждением.

— В-л-н-в-лась! — заметил он, кивнув на девочку. — П-р-ж-в-ет!

— Не надо переживать и волноваться о дураках! — ответил я. — Ничего они путного не сделают. Иди спать…

— Тут е-е-е-да! — Рубари виновато указал на котелок и со вздохом пошёл спать.

А я уселся с едой рядом с очагом, зажёг фонарь и достал «Особенности постройки эфирных судов» из ящика, в который свалил все лишние вещи перед вылазкой. После чего открыл книгу и принялся читать, выписывая на обложке с внутренней стороны список необходимого. И чем дольше я читал, тем больше меня охватывало уныние.

Ведь как мне казалось: сшей аэростат, сколоти гондолу, достань логос огня — и установи так, чтобы горячий воздух поднимался внутрь аэростата. Вот только тогда гондола оказывалась крошечной, а аэростат — огромным. На одном лишь горячем воздухе подъёмная сила конструкции в шестьсот кубических метров позволит увезти с собой пару человек и небольшой сухпаёк. И это с учётом того, что ткань для аэростатов делалась с применением специальных логосов, позволяющих нагреть воздух внутри почти до тысячи градусов!.. Да при таких температурах воздух по летучести вообще приближается к гелию, если я всё правильно понимал. Но, конечно, у меня так нагреть не получится — с малым-то логосом огня…